Неточные совпадения
Возделанные поля, чистота хижин, сады, груды плодов и овощей, глубокий
мир между людьми — все свидетельствовало, что жизнь доведена трудом до крайней степени материального благосостояния; что самые заботы, страсти, интересы не выходят из круга немногих житейских потребностей; что область ума и духа цепенеет еще в сладком, младенческом сне, как в первобытных
языческих пастушеских царствах; что жизнь эта дошла до того рубежа, где начинается царство духа, и не пошла далее…
Христова же церковь, вступив в государство, без сомнения не могла уступить ничего из своих основ, от того камня, на котором стояла она, и могла лишь преследовать не иначе как свои цели, раз твердо поставленные и указанные ей самим Господом, между прочим: обратить весь
мир, а стало быть, и все древнее
языческое государство в церковь.
Он до последней крайности обострил противоречие исторического христианства, конфликт евангельских заветов с
языческим отношением к жизни в
мире, к жизни обществ.
Человечество должно было пройти все стадии первоначального, естественного откровения, пережить
языческий политеизм, индийское мироотрицание и иудейское единобожие, должно было достигнуть высших ступеней философского самосознания в Греции и совершить полные предчувствий греческие мистерии, должно было устроиться римское всемирное царство, объединяющее человечество в мировой культуре, чтобы
мир созрел для явления Христа, чтобы тоскующее, жаждущее человечество увидело Логос во плоти.
Византийское, теократическое царство было тем же соблазном
языческого царства этого
мира, которое господствует везде, где
мир не сливается с Богом.
Но весь «христианский»
мир не принял реально христианства, все еще остался
языческим.
Великая правда этого соединения была в том, что
языческое государство признало благодатную силу христианской церкви, христианская же церковь еще раньше признала словами апостола, что «начальствующий носит меч не напрасно», т. е. что власть имеет положительную миссию в
мире (независимо от ее формы).
Церковь освящает не христианское государство, а
языческое государство, признает неизбежность начала власти и закона против анархии и распада в
мире природном и благословляет власть на служение добру, никогда не благословляя злых деяний власти.
Мир принял Христа, так как смерть царствовала в
мире, так как плоть
мира была больна и не излечивалась
языческими средствами.
Церковь может принять это обвинение и с гордостью сказать: да, в Церкви христианской много
языческого материализма и реализма, потому что в ней есть душа
мира, та душа
мира, которая в язычестве раскрывалась для восприятия Логоса.
Идея прогресса, развития человечества, движения его к какой-то высшей цели была чужда античному
миру: это не
языческая идея.
Западный папизм был слишком явным соблазном князя
мира сего, продолжением
языческого царства — imperium romanum, [Римская империя (лат).] на которую слишком походит католическая церковь.
Вся
языческая полнота жизни, так соблазняющая многих и в наше время, не есть зло и не подлежит уничтожению; все это богатство бытия должно быть завоевано окончательно, и недостаточность и ложь язычества в том и заключалась, что оно не могло отвоевать и утвердить бытие, что закон тления губил
мир и язычество беспомощно перед ним останавливалось.
Исключительно аскетическое религиозное сознание отворачивалось от земли, от плоти, от истории, от космоса, и потому на земле, в истории этого
мира языческое государство,
языческая семья,
языческий быт выдавались за христианские, папизм и вся средневековая религиозная политика назывались теократией.
1800 лет тому назад среди
языческого римского
мира явилось странное, не похожее ни на какое из прежних, новое учение, приписывавшееся человеку Христу.
1800 лет назад на вопрос этот Христос ответил, что конец нынешнего века, т. е.
языческого устройства
мира, наступит тогда, когда (Мф. XXIV, 3—28) увеличатся до последней степени бедствия людей и вместе с тем благая весть царства божия, т. е. возможность нового, ненасильнического устройства жизни, будет проповедана по всей земле.
Уже храм Сераписа, Кёльнский собор
мира языческого, с своими сводами, галереями, портиками, бесчисленными колоннадами, мраморными стенами, покрытыми золотом, давно был разрушен, и колоссальная статуя Сераписа, на челе которой останавливался луч солнечный, не смея миновать его, была разбита и превращена в пепел.
Большинство людей христианского
мира уже не верит более в
языческие основы, руководящие их жизнью, а верит в христианские основы, признаваемые ими в своем сознании, но жизнь продолжает идти попрежнему.
От этого и не от чего другого происходит то удивительное явление, что такие христианские учители проповедуют 1900 лет христианство, а
мир продолжает жить
языческой жизнью.
Языческое благочестие, хотя и узнает Бога в
мире, но не в силах постигнуть в полноте те образы и лики, через которые Он зрится.
Павел дает такое определение
языческих богов: «мы знаем, что идолы в
мире ничто и что нет иного Бога, кроме Единого.
Эту черту, до известной степени, разделяет и
языческий природный политеизм, представляющий собою, так сказать, религиозную перифразу учения о софийности
мира и одушевленности всей твари.
Шеллинг, которому принадлежит заслуга отчетливой постановки этого вопроса, усматривает в язычестве откровение Второй Ипостаси и в
языческих богах видит лики Христа до Его пришествия в
мир.
Эту отчужденность от
мира сразу почувствовали умнейшие из
языческих врагов христианства, напр.
Поэтому-то система неоплатонизма и могла оказать философскую поддержку падавшему
языческому политеизму: из сверхмирного и сверхбожественного Εν последовательно эманируют боги и
мир, причем нижние его этажи уходят в тьму небытия, тогда как верхние залиты ослепительным светом, — в небе же загорается система божественных лун, светящих, правда, не своим, а отраженным светом, однако утвержденных на своде небесном.
После явления в
мире единого истинного Царя Христа
языческая теократия, связанная с обожествлением главы государства, сделалась невозможна: она оказалась бы хулой и кощунством, ибо уже обнаружилось все действительное расстояние между земной властью и теократией.
Опять-таки прежнее тебе скажу, не знаю уж в который раз, помни слова Писания: «Безумное Божие премудрей человеческой мудрости…» Да, во всем, во всем у людей Божьих для
языческого греховного
мира тайна великая.
Право раскрыто
языческим римским
миром, и
мир христианский реципировал римское право.
Сказание о золотом веке в
мире языческом было сказанием о рае.
Мир языческий,
мир язычества греческого совсем не был райским состоянием, каким хотят его некоторые представить.
Законченное совершенство
языческого искусства никуда не зовет, оно оставляет здесь, в этом
мире.
В
языческом искусстве было устроение
мира сего — устроение в красоте, подобно тому, как есть такое устроение в
языческом государстве или в
языческой науке.
И христианство исторически шло по линии наименьшего сопротивления, по линии приспособления к разуму и расчету
мира сего, к
языческой природе человека, к физическому плану жизни.
Через искупление
мир придет к новой, творческой морали молодости, не к молодости
языческой, а к молодости в Духе Христовом.
Великий опыт чисто
языческого Возрождения в
мире христианском должен был кончиться проповедью Савонаролы, отречением Боттичелли.
И эта
языческая, дохристианская устремленность к классической и имманентной завершенности форм создает одну из вечных традиций в искусстве, перешедшую в
мир христианский.
Классически прекрасное
языческое искусство стремится к завершенности, совершенству форм здесь, на земле, в этом
мире.
Но христианский
мир по плоти и крови своей жил в общественности не аскетической, ветхозаветно-языческой, буржуазной, принадлежал ей по всем своим земным упованиям.
Только в
языческом искусстве и есть эта классическая завершенность форм, это имманентное достижение красоты в этом
мире, силами этого
мира.
Упадок и вырождение, мертвый академизм — неизбежны в конце
языческого Возрождения в христианском
мире.
В историческом христианстве слишком много
языческого приспособления к «
миру» и «мирскому», оно все приспособлено к физическому плану бытия, оно недостаточно последовательно аскетично, оно еще не духовно в своем выявлении.
В этой классически прекрасной завершенности форм
мира языческого нет прорыва в
мир иной, эта достигнутая завершенность замыкает в этом
мире.
В классическом
языческом искусстве творческий акт художника приспособляется к условиям
мира сего, к жизни в красоте здесь.
Возрождение
языческое невозможно в христианском
мире, навеки невозможно.
Отношение к «
миру» было в христианстве все еще слишком
языческим.
И кончилось тем, что
мир стал жить жизнью, которая стала хуже
языческой жизни, и церковь стала не только оправдывать эту жизнь, но утверждать, что в этом-то и состоит учение Христа.
В конце новой истории мы вновь видим перед собой расковавшийся
мир языческого партикуляризма, внутри которого происходит смертельная борьба и истребление.
Пока большинство людей, обманутое церковным учением, имея самое смутное понятие об истинном значении учения Христа, вместо прежних идолов, обоготворяло Христа-бога, его мать, угодников, поклонялось мощам, иконам, верило в чудеса, таинства, верило в искупление, в непогрешимость церковной иерархии, —
языческое устройство
мира могло держаться и удовлетворять людей.
Она сама есть источник благодатной свободы, она ограничивает то всевластье государства, перед которым склонился
мир языческий, и охраняет бесконечную природу и бесконечные права человеческой души.
После опыта новой истории невозможно вернуться к старому средневековью, возможно лишь новое средневековье, как после опыта средневековья невозможен был возврат к старому античному
миру, а возможно было лишь Возрождение, представлявшее очень сложное взаимодействие христианских и
языческих начал.